Выстрел по солнцу. Часть первая - Александр Тихорецкий

Ленский молча кивнул в ответ.

– Ну, так мы же решили это забыть. Так ведь? – Силич всматривался в его лицо.

Неожиданное раздражение ожгло крапивным стеблем, не в силах сохранять спокойствие, Ленский тряхнул головой, встал.

– Да так, так!

Теперь Силич смотрел на него снизу-вверх и ему была хорошо заметна тень беспокойства в его глазах. Ах, Слава, Слава. Хороший друг ты и редкий профессионал, но иногда хочется убить тебя.

– Я не о рапорте сейчас говорю, – Ленский и не пытался скрывать досаду, – пойми ты меня! Мне раобраться надо! Человек этот мне нужен! А ты его отпустил! Ну вот, где, где его теперь искать?

Он рывком отдернул штору, вышел на балкон. Морозный воздух колко сжал лицо, шершаво пробежал по легким. Влажный ветер качал кружева теней в куполе света у подъезда напротив, пожухлой косой чернела на серой стене дома виноградная лоза. Сразу стало грустно и зябко, как в детстве, и мягкое очарование старого дворика, хрупкое и невесомо прозрачное, задержало его. Все случившееся отодвинулось, растаяло в грустной агонии зимы, тихо, как кошка, уходящей в темноту, и он молчал, боясь движением или словом нарушить эту усталую печаль угасающей последними мгновениями пасмурной элегии.

Чье-то присутствие вывело его из забытья. Рядом стоял Силич, сильной и уверенной глыбой возвышаясь в темноте, и неожиданно Ленский почувствовал, как рука друга легла на плечо.

– Жень, да чего ты психуешь? Перепугался, что ли? – Силич легко повернул Ленского к себе, заглянул в глаза. – Или стоящее что-то было?

– Было Слава, было, – почти физический Ленский чувствовал, как его слова тихим эхом разлетаются, тают в зябком пространстве вечера, словно зерна, проваливаясь в его невесомую почву.

– Ну, значит, так и надо говорить, – в голосе Силича послышалась улыбка. – Я тебе этих юродивых из-под земли достану. Завтра же будут в твоем распоряжении, увидишь. Но это завтра, Женя. А сегодня – у меня праздник, мой юбилей. Помнишь? Мы в кафе собирались пойти, столик заказали… Там уже все наши собрались, пьют давно, жена раз двадцать звонила. Ну, да и черт с ней! Черт с ними со всеми! Не хочу я туда сейчас, Жека. Родственники, жена, поздравлять начнут, здоровья желать, бр-р-р! Шеф тост закатит на полчаса. Пить с ними со всеми, улыбаться, глупости выслушивать… Не хочу! Почему свой праздник я должен другим дарить? Давай, раз такая ситуация у нас образовалась, махнем сейчас к нам на квартиру, стол организуем, поговорим, как в старые добрые, а? Не поверишь, как этого не хватает! Давай, Женька, ностальгия меня заела, просто жуть! Помогай! Кто еще, если не ты? А то я уже беспокоюсь, не повредился ли умом мой друг? Знаешь, чего я не передумал только, пока ты отдыхал? Ну! Соглашайся!

– А Юрка? – Ленский понемногу возвращался в реальность, мысли уже не скакали бешеными молниями, текли размеренно и плавно.

– И Юрка, конечно! – оживляясь, подхватил Силич. – Куда мы без него?

Словно опрастываясь от хлопьев липкого сна, Ленский прислушивался к себе, прикидывал варианты. И в самом деле, спрятаться от всех – единственно возможное окончание дня. Оказаться сейчас в шумной компании, среди суматошного веселья – смерти подобно, душа требовала, просила, умоляла о тишине. Задушевная дружеская беседа, откровения, признания и прочая ностальгическая дребедень – тоже не самая лучшая ей альтернатива, но, все ж таки, лучше, чем пьяная сутолока.

Но главное – разговор с Юркой, главное – данные, снятые им с суперсовременных девайсов, иллюминаторами мониторов затаившихся в стерильной прохладе далеких лабораторий. И можно игнорировать тревогу, до поры, до времени топить ее в болоте наигранного безразличия, но себя не обманешь. Углы ее, острые, колкие, все лезут и лезут наружу, так и норовят ударить побольнее, оцарапать своими жестокими краями.

Каждой клеточкой организма, обострившимся невероятно даром предвидения Ленский чувствовал впереди катастрофу. Она скрывалась в неизвестности, в сухой монотонности цифр, мигающих на панелях бесстрастных дисплеев, в томительных мгновениях вынужденного ожидания, складывающихся во что-то зловещее, непонятное, неотвратимое.

Нужна передышка, пусть коротенькая, пусть и не полноценная, но, хоть, какая-нибудь, что-нибудь, хотя бы, отдаленно ее напоминающее, не связанное с необходимостью лгать, притворяться, контролировать себя.

Сознание встряхнулось, извернулось шуткой.

– Что, и водку пить будем?

– Ну, вот! – Силич крепко сжал его плечи. – Давно бы так! А то, «понимаешь», «не понимаешь»! Нудеж один! Вот, кстати, и машинка этого фраера, полюбуйся! – в его руках мелькнул темный хищный силуэт. – На экспертизу сдам завтра, неизвестно еще, что там на нем. Люгер завел себе, а чистить не научился, – пряча пистолет в карман, он перехватил взгляд друга, спохватился: – За это ему, конечно, отдельное спасибо, а то бы… – он снова запнулся, явно не зная, что говорить дальше. – А вот и патрон этот, – он разжал ладонь, тускло блеснул аккуратным желтым цилиндриком. – Может, хочешь себе оставить?

Ленский молча взял патрон, покрутил его в пальцах.

– Поехали, Слава, – он спрятал цилиндрик в карман, шагнул с балкона.

Через полчаса Ленский стоял у окна гостиной, в квартире, купленной когда-то вскладчину из первых денег от игры. С тех пор минуло уже десять лет, и за это время квартира успела примерить на себя весь набор холостяцких ипостасей, превращаясь, то в любовное гнездышко, то в приют одинокого страдальца, а то и в ночлежку. В последнее время она пустовала, и друзья раскошелились на капитальный ремонт, окончательно стерший пласты всех ее индивидуальностей и превративший ее просто в квартиру, образцовый современный кондоминиум для такого же классического мегаполиса.

Ленский так и не нашел времени побывать здесь после ремонта, и сейчас, обходя безукоризненные, стерильно-обезличенные комнаты, ощутил легкую грусть по временам, исчезнувшим под слоями патентованных материалов.

Он смотрел на дрожащее море огней за стеклом, в суете немых отражений пытался рассмотреть движения друга, обустраивающего праздничный стол, но мысль терялась в оптической путанице, будто заблудившийся луч, мечясь в обманчивых плоскостях зеркальных преломлений.

Словно соринку из глаза, пространство вдруг отторгло досадную помеху стекла, в одной громадной голограмме смешав иллюзию и явь, внезапным вихрем головокружения качнув под ногами пол, и Ленский задохнулся, вцепился в подоконник обеими руками. Окно поплыло мимо черным квадратом, гирляндами невесомой позолоты, и, чтобы не упасть, он обернулся, будто в колодец, проваливаясь в жесткую статичность стен, в их холодную, надменную идеальность.

Силич суетился вокруг стола, словно маститый художник – картину, штрихами последних приготовлений завершая свой маленький шедевр. Делал он всё быстро и умело – за каких-нибудь полчаса яства из вакуумных упаковок перекочевали в тарелки, живописно расположившись на белоснежной скатерти, несколько породистых бутылок изящными рифами украсили гастрономический гламур, и, сквозь зыбкое марево воображения, ясно и отчетливо стала вдруг видна несостоятельность мира, человека, которому на роду написано быть гостеприимным хозяином и ресторатором, определившего в ландскнехты удачи, в служители кровавого идола, подвергающего риску себя, калечащему судьбы других.

Тем временем, Силич открыл одну из бутылок, плеснул в бокалы янтарной жидкости.

– Давай сюда! – позвал он Ленского, все еще стоявшего у окна, протянул ему бокал. – Юрку не ждем. Он в пробке сейчас, наверно. Я его телефон попросил отключить для конспирации, звонить бесполезно. Так что, ты отдувайся сейчас за него! – он довольно хохотнул, усаживаясь в кресло. – Давай, рассказывай мне, какой я славный. Надо же, с детства врезалось в память. Имя Слава, значит, и должен быть славным. Так мне взрослые втолковывали, когда я лениться начинал. Дома, в школе, на тренировках. Я имя свое возненавидел, честное слово, – неожиданная грусть мелькнула в его признании, и перепад в настроении этого большого сильного человека будто убавил яркость в комнате.

Почти физически Ленский почувствовал, как потускнел, съежился праздник. Жалость, грусть сдавили сердце.

– Ты чего расклеился, брат? – он подпустил бодрости в голос. – К имени вдруг прицепился. Или поменять решил на старости лет?

– Да ты не обращай внимания! – Силич сконфужено поежился. – Просто, понимаешь, погода сегодня такая, грустится с самого утра… Навалилось что-то, воспоминания разные ненужные в голову лезут. Не поверишь – весь день выпить хочется!

– Так и выпил бы! – Ленский улыбнулся.

– Не могу, на службе – не могу, хоть убей! И потом, кто б тебя спасал, если б я захмелел? – он шутливо погрозил пальцем. – Ну, так что? За меня?